«У нас есть лишь два способа: диалог и вдохновение»

Несмотря на репрессии и отъезд большой части оппозиции за границу, в России всё ещё остаются люди и движения, которые намерены заниматься политикой. За два дня до начала войны Юлия Галямина и её соратницы объявили о появлении женского содружества «Мягкая сила», а осенью в Петербурге прошёл его первый съезд. «Вёрстка» поговорила с Галяминой о том, есть ли разница между «женской» и «мужской» политикой и стилем управления, нужно ли женскому движению концентрироваться на правах женщин, а также почему Владимиру Путину не дают покоя гендерные свободы, должны ли женщины-политики принимать решения и нужно ли им кого-то «вдохновлять».

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— Вы объявили о создании движения «Мягкая сила» 22 февраля 2022 года, а через два дня началась война. Какие изначально были планы у объединения и как события 24 февраля на них повлияли?

— Наше движение стало формироваться задолго до того, как мы о нём объявили. Идея возникла в 2018‑м году, когда мы вместе с женщинами-политиками из разных регионов делали «Академию женского лидерства» — обучающий проект для женщин, которые хотят менять страну в лучшую сторону.

В нём тогда участвовали, наверное, около 10 человек, и это была чуть ли не половина всех женщин-политиков в России. Я имею в виду тех, кто осознанно занимается именно политикой, а не, например, активизмом. С тех пор ситуация изменилась — женщин в оппозиционной политике стало больше.

Перед началом войны мы рассказали о появлении инициативной группы по созданию политического движения и опубликовали манифест. После 24 февраля мы не стали в нём ничего менять. Наши цели и миссия остались прежними, они всё так же актуальны.

Основная идея «Мягкой силы» — в том, что России необходима человечная политика, человечные отношения внутри общества и государства. Человечность — это то, что у нас отняли. А бесчеловечность, которая стала основной идеей государства, достигла такого значимого уровня, что это вылилось в кровь, в физические страдания огромного количества людей.

— При этом ваше объединение — женское. Считаете ли вы, что человечность — это сугубо женское качество?

— Я бы сказала, что оно, конечно, не только женское, а общечеловеческое. Но для женской политики оно наиболее естественно. Ведь именно женщина даёт жизнь человеку, она — ближе всех к жизни.

— При этом, например, феминистки разного толка выступают против того, чтобы делить качества на «мужские» и «женские» и использовать так называемые гендерные установки.

— Ну и что? Если немного изучить философию, то оказывается, что не только гендерные установки, но и всё вокруг — это социальный конструкт. Вообще любой социальный продукт. И на всех нас влияют эти конструкты, мы воспитываемся в них.

Кстати, «Мягкая сила» — не чистый феминизм, мы не называем себя феминистками. У нас внутри есть отдельная группа, которая называется «Женщины и феминизм». Там в основном более молодые девочки, которые считают себя феминистками, и они эти идеи продвигают среди нас. Но в целом движение — не про это. Оно — про женскую политику, про то, чтобы она не ограничивалась определёнными темами.

У нас ведь принято считать, что женщинам стоит заниматься лишь определёнными вопросами. Например, «социалочкой». Да, социальное направление — очень важное. Но всё же выходит так, что у женщин есть ограниченное место в политике, и с точки зрения мужчин только на этом месте они могут легитимно находиться. А мы считаем, что женская политика — это не узкая сфера, а любая политика.

— А когда вы говорите, что вы не феминистки, что именно вы под этим понятием подразумеваете?

— Основа феминизма — это борьба за права женщин. А женщина-политический лидер обладает возможностями для того, чтобы продвигать и другие идеи. Бороться не только за свои права и своих подруг, сестёр, но и за права человека в целом, за другой взгляд на политику.

Наша задача — поддержка женщин-политиков, женщин-активисток, женского лидерства. Того, в котором женщины берут на себя ответственность за общественную и политическую жизнь в стране или в своём городе и регионе.

В этой связи у нас, конечно, есть направление женской правозащиты — защиты женщин-лидеров, которых преследуют, например, за их позицию.

Но кроме него есть и другие направления. Например, гуманизация сферы исполнительного производства в целом. Ведь в ней много негуманного, не только по отношению к женщинам. Проблема в том, что у нас не соблюдаются права человека в целом. Поэтому постановка исключительно вопроса о правах женщин кажется мне странной.

Наша идея — развивать женское лидерство, которое несёт в себе идеи человечности

— А в чём отличие женского лидерства от мужского?

— У нас в «Академии женского лидерства» есть даже целая лекция об этом — о женском стиле в лидерстве. Это стиль, направленный больше на вдохновение и внимание к другим людям. Слушать и слышать других людей, вступать с ними в диалог, распределять лидерство. Помогать другим людям тоже становиться лидерами и брать ответственность на себя.

Понятно, что это условность. Такой стиль может использовать и мужчина. Но в силу социализации именно женщинам он больше свойственен. Нам он кажется более верным и продуктивным в современном мире, более этичным.

— Это как раз похоже на те идеи, которые обычно довольно жёстко критикуют феминистки. Будто бы женщина — это вдохновительница, а не та, кто принимает решения. То есть это скорее второстепенная роль.

— Мы не считаем, что вдохновлять, выслушивать других, помогать — это второстепенная роль. Это центральная роль. Если бы все занимались именно этим — помогали и вдохновляли друг друга — никаких жёстких, авторитарных вождей не было бы.

Мы предлагаем другой способ взаимодействия друг с другом — где нет той фигуры, которая принимает решения. Где решения горизонтальны, они принимаются на основе диалога. Это правильно и современно, отвечает принципам демократии и человечности и всем вызовам современного мира.

Я вижу, что и феминистские организации придерживаются подобного стиля — с распределённым лидерством, через диалог. Это помогает в любой коммуникации и объединении, даже в семье. Ведь хорошее воспитание детей — это воспитание в диалоге, а не в авторитарном режиме.

А авторитарный стиль приводит к тому, что люди становятся нервными, травмированными, агрессивными, непродуктивными. Как раз такие люди не берут на себя ответственность.

Внимательный, вдохновляющий стиль руководства даёт возможность человеку самому стать лидером со временем. Сначала — хотя бы лидером для самого себя. Это ведь большая проблема — люди часто даже для самих себя не могут стать лидерами, у них нет мотивации, внутреннего двигателя, драйвера в жизни.

— И всё же, что такое «женский» и «мужской» стиль лидерства — на конкретных примерах и в рамках текущей политической ситуации?

— Самый яркий представитель гипертрофированного мужского стиля — Владимир Путин. Понятно, что я не хочу мужчин обижать, не все они — как Путин. Это просто обозначение модели.

Можно даже отказаться от названий «мужской» и «женский» стиль. Мы чаще даже называем это мягкой силой и насилием. Ведь наше движение называется не «женская сила», а «мягкая сила».

Так вот, если говорить о решениях, которые принимаются при насильственном стиле, то они принимаются единолично. Многие из них предлагаются обществу насильно и внедряются насильно. Тут речь в том числе и о физическом насилии, когда несогласные попадают в тюрьму, их могут избивать.

Или, например, если есть конфликт с другим государством. Как его решать? В случае «мягкой силы» это можно сделать с помощью дипломатических, гуманитарных инструментов, с помощью развития культурного взаимодействия, экономических связей. А при насильственном стиле государство может ввести на чужую землю танки.

Очевидно, что ненасильственный способ — более продуктивный, он создаёт возможности, а не несёт разрушение. Поэтому «мягкая сила» — это не отсутствие действия и не пассивная позиция. Это путь достижения нужных целей через диалог и ненасильственные методы.

— В начале 2010‑х годов я разговаривала с разными политологами про этот агрессивный и подчёркнуто маскулинный стиль Путина. Они меня уверяли, что президент просто идёт на поводу у общества, что этот стиль востребован у россиян. Как вы считаете, у российского общества есть запрос на грубую силу или на мягкую? И как этот запрос может меняться?

— Хороших исследований на эту тему я не видела. Да и сложно провести измерения, когда из каждого утюга льётся мощная пропаганда насилия. Непонятно, что считает общество, когда ему не дают права ничего считать.

Но если посмотреть на тренды, то, очевидно, происходят поколенческие изменения. Насилие явно выходит из моды, для младших поколений оно не привлекательно. Чем младше люди, тем менее они склонны к нормализации насилия.

А вот самую активную поддержку СВО я вижу среди женщин старшего поколения. Я говорила со многими пожилыми дамами, которые уверены, что это «по-мужски», «так надо».

В целом я не думаю, что Путин отвечает трендам, он скорее их создаёт. И здесь нелегко отличить курицу от яйца. Когда будет возможность конкурентно создавать другие тренды, мы наверняка увидим, как будет снижаться количество людей, которые готовы выбирать грубую силу. Потому что людям в целом хочется жить хорошо. Им не хочется жить в постоянном напряжении.

— Вы говорите, что жёсткий, директивный стиль лидерства надо использовать, когда случился пожар. Сейчас многие считают, что именно он и происходит. Путин и война — тот пожар, с которым надо что-то делать.

— С этим мы всё равно ничего сделать не можем. Не надо строить иллюзий. Женское общество не заканчивает войны. Но оно может способствовать тому, чтобы они заканчивались.

К тому же, боюсь, основная проблема — это не Путин и война, а то, что они вообще стали возможны. Авторитаризм — это как раз следствие того, что у граждан нет ощущения ответственности за свою страну. Чувства лидерства, мотивации.

Они переложили на других людей ответственность и сказали: «Решайте, что будет происходить, а мы будем заниматься собой и своей жизнью. У нас есть свой огородик, не трогайте нас, и мы вас не будем трогать. Нас всё это не касается».

Именно поэтому стало возможным, что определённая группа людей полностью захватила власть и может устраивать катастрофы для всего мира. Такая проблема не решается тушением пожара. Да и не находится пока людей, которые его могут потушить.

У нашего гражданского общества на это нет ресурсов. Самая активная его часть отказалась от борьбы и уехала. Сказала: «Личная безопасность для нас важнее». И это понятная позиция, я не готова её осуждать. Но это факт. И когда общество в таком состоянии, нельзя ждать, что должен кто-то прийти и свергнуть Путина. Это невозможно.

Но возможно продолжать работать. Объяснять людям, что происходит, взращивать в них чувство ответственности за себя, за общество. Чтобы оно менялось. Если мы хотим двигаться в сторону той России, которую мы хотим видеть, — с человеческим лицом, с человечным отношением к людям, — нужно менять отношение граждан к политике и уровню ответственности за жизнь страны.

— Как именно менять?

— У нас есть лишь два способа: диалог и вдохновение. Отсюда — опыт, практика, помощь, взаимоподдержка.

Вот, например, есть какая-нибудь молодая мама. Она сидит с детьми, никогда не занималась политикой, не интересовалась. Можно объяснить ей: у тебя есть такая возможность, ты можешь взять ответственность за свою страну, за будущее, перед самой собой, своими детьми. Это переход из точки безответственности в точку ответственности. Именно эту точку мы называем лидерством.

Конечно, на это способны люди, которые уже взяли ответственность за собственную жизнь. У которых есть ресурсы брать ответственность за что-то ещё. Это не те люди, которые живут в стеснённых условиях и страдают.

— Эта молодая мама, про которую вы сказали, — какая у неё может быть политическая повестка? Какие основные проблемы?

— Например, это пропаганда в школе, моральное насилие. То, что происходит сейчас в школах, волнует многих наших участниц. Ещё, конечно, несправедливость в рамках политического пространства: несправедливые суды и обвинения.

На первый план в последнее время выходит проблема мобилизации и сохранения мужчин. Многие женщины столкнулись с тем, что их мужьям, сыновьям пришлось уехать или их мобилизовали, кого-то приходится прятать.

Это — темы, которые волнуют сейчас людей, ими мы и занимаемся. Я уверена, есть и другие, и это важно изучать, чтобы понять, что волнует сейчас женщин, в чём они могут брать ответственность на себя.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— Вы говорили, что не фокусируетесь на женской повестке. Но дети в школе, мобилизация мужчин — это всё-таки гендерно-окрашенная повестка, которая волнует в первую очередь женщин.

— Конечно, нас волнует женская повестка, мы же женщины. Просто мы это рассматриваем как часть более масштабного явления. Мы не говорим: «Нас в целом устраивает политика, но не устраивает, что нарушаются права женщин».

Мы не говорим: «Оставьте нам полянку с женскими проблемами, мы будем заниматься только домашним насилием». Потому что эта проблема — часть общей политики государства. Политики бесчеловечной, направленной на насилие.

Сейчас мы пытаемся заниматься тем, что больше всего болит, самыми острыми вопросами.

— Как вы думаете, после Путина у общества будет запрос на руководителя-женщину?

— Некоторые считают, что, наоборот, после него придут Пригожин с Кадыровым и всё станет только жёстче. Но если мы говорим не о краткосрочной перспективе, а о среднесрочной, то да. Тренд на женщин в политике — не только российский, но и общемировой.

Люди видят, что у женщин больше шансов сделать что-то для общества. Не для самих себя, не для каких-то элит, а для обычных людей, для их более хорошей, спокойной, счастливой жизни. Это тренд на заботу. Я подразумеваю заботу здорового человека, а не гиперопеку над безответственным обществом.

Мы считаем, что звёздный час женщин в российской политике наступит, и мы к нему готовимся.

— Владимир Путин всё время, как говорится, напрыгивает на тему гендерного равенства на Западе, пропагандируя идею традиционных ценностей: у нас женщина — хранительница домашнего очага, а мужчина — защитник. Он то и дело подчёркивает ценность так называемой традиционной семьи. И мы это видим не только в выступлениях, мы это видим в самой государственной политике. Зачем он это делает?

— Это его основная метафора. Он пытается через неё подчеркнуть разницу между ним и тем, с чем он борется. Показать: «Вот я такой супер-отец. Я вас защищаю, а вы — моя семья. А защищаю я вас от того, что пришли какие-то нехорошие люди, разрушили наши с вами традиционные отношения». Эти «традиционные» отношения — это такой идеал, который есть в головах у некоторых людей.

Но реальность ему совсем не соответствует. В России огромное количество разводов, абортов, домашнего насилия. Вслух это не произносится.
И этот идеал стал его основной идеологией. У него ведь сейчас и нет другой.

У Путина осталась только идеология традиционной семьи. Поэтому и принимаются разные законы, например, о гей-пропаганде, один за другим.

Он ещё и прописал эти традиционные ценности в президентском указе. Непонятно, зачем, это звучит очень странно. Точнее, слова-то в этом указе написаны хорошие, а что за ними стоит — не расшифровано. Может быть что угодно.

Раньше, когда Путин говорил про стабильность, имелась в виду какая-то политическая, экономическая стабильность. По факту — некоторый застой, в котором людям нравилось жить, потому что не надо ничего решать, всё спокойно. Но этого теперь не осталось, оно разрушено.

Так что этот как бы идеал семьи — это единственный островок стабильности, вот за него и цепляются. Больше на за что цепляться, нечем оправдывать происходящее.

— Но ведь и этого островка стабильности на самом деле нет.

— Это тоже обман. Из семей сейчас мужчин забирают. Но в то же время говорят: это делается, чтобы укрепить вашу семью. Вот такая логика.

Вокруг — максимальная нестабильность. Но президент как бы говорит: «Пусть будет максимальная нестабильность в мире, везде за порогом вашей квартиры, чтобы внутри вашей квартиры было всё хорошо».

— Что думаете про движение матерей и жён мобилизованных, которое возникло в ноябре этого года? Главная критика в их адрес в основном строится на том что они не требуют остановить войну, а требуют улучшить условия и прозрачность.

— Это какой-то неинформированный, в основном эмигрантский взгляд на ситуацию. Очевидно, люди хотят, чтобы всё закончилось. Но потребовать этого в прямых выражениях они не могут.

Чего они хотят? Они хотят забрать оттуда своих детей. Это не Z – патриоты, которые хотят «улучшить ситуацию мобилизованных». Это совсем другие люди, им не нужна эта война. И они говорят о том, что права человека не работают, что у нас затыкают рты, что нет свободы слова, что мужчин забирают.

Правда, всему этому они находят очень странные объяснения — что это всё какие-то гей-лобби, еврейский заговор, что Путин болен проказой и поэтому принимает странные решения. Вот эти теории, на мой взгляд, и отталкивают от них некоторых людей.

Но я считаю, что этим матерям и жёнам надо помогать. «Мягкая сила» выступила в их поддержку, потому что они делают правильные вещи, они заботятся о близких и пытаются сделать так, чтобы те остались живы.

— Они заботятся о своих близких, но не говорят о том, что вообще надо заканчивать эту войну.

— Да, они не готовы об этом говорить, потому что они боятся. Они все собрались для того чтобы спасти своих мужей и сыновей, это их позиция. Но они объединились, это очень круто. Особенно для российского общества, в котором никто никому не доверяет и не готов ничего делать. Они постоянно постят разные видео людей, которые их поддерживают, обычных людей. Это очень-очень круто.

— Вы употребили выражение «эмигрантский взгляд на ситуацию». Вы считаете, что у тех, кто уехал, и тех кто остался, разная позиция? В чём разница?

— Те люди, что уехали за границу, у них немножко своя оптика. Она возникла из-за тех потоков информации, в которых они живут, в результате отсутствия этого микро общения, которое мы имеем здесь каждый день, встречаясь с обычными людьми —с врачами, продавцами, таксистами, с кем угодно.

А люди, которые остались, у них гораздо больше надежды и гораздо больше оптимизма, и гораздо больше веры в Россию, чем у людей, которые уехали. Поэтому они остались, и именно поэтому так происходит.

— Есть ещё такая точка зрения, что жизнь в России, теория малых дел — это всё это бессмысленно, пока Путин у власти. Якобы, чем быстрее всё старое разрушится, тем быстрее произойдет некое осмысление, почему Россия скатилась в то, во что скатилась, и почему случилось то, что случилось. Что, дескать, пускай уже произойдет эта катастрофа, а дальше уже после неё можно что-то делать. Поэтому нет смысла быть в России и чем-то заниматься.

— Пока этот режим у власти, мы действительно не увидим заметных результатов и изменений. Но если их не готовить, то они и не произойдут. Изменения должны прежде всего произойти в головах людей, в их представлениях о жизни. И они происходят. То, что есть гражданское общество, которое способствует этим изменениям, ускоряет процесс.

Кроме того, если всё просто рухнет само по себе и общество не будет иметь к этому отношения, оно будет просто ждать ухода Путина, то после него появится другой Путин. Один дракон сменится другим.

У меня есть одна теория — что всё, что произошло сейчас, — нападение, спецоперация — всё это случилось, потому что общество начало отрываться от того, что ему предлагали власти. Оно стало больше участвовать в политических процессах, в благотворительности. Самообъединяться, волонтёрить, брать на себя ответственность.

Общество стало меньше принимать насилие. Год назад опросы показывали, что всего 7% россиян согласны, что детей можно бить. Происходила декоммунизация общества, очеловечивание. И это пугало наши власти, они ведь живут в другом мире, другим тренде. Вот они и решили быстро всё это прекратить.

Фото на обложке представлено героиней публикации

Лола Тагаева