«Главное, чтобы женщина родила солдата или другую будущую мать»

В Новосибирске 27-летний мужчина жестоко убил 17-летнюю девушку. По словам знакомых, погибшая встречалась с молодым человеком, но разорвала отношения, потому что тот ревновал и бил её. Мать девушки трижды обращалась в полицию, но мужчина оставался на свободе.
После этой трагедии СМИ и НКО вновь заговорили о том, что в России нет законов и правовых механизмов, которые защищали бы женщин. «Вёрстка» поговорила с адвокатом и одной из разработчиц законопроекта о профилактике домашнего насилия Мари Давтян о том, кто блокирует принятие закона, как насилие связано с национальной идеей, а также что ждёт НКО, помогающие женщинам.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— Школьница Настя Ракова встречалась с молодым человеком по имени Хушнуд Хамроев и рассталась с ним. Вскоре он её убил. Хамроеву 27 лет, и ранее он уже был судим за угрозу убийством. Пострадавших тогда было двое — обе несовершеннолетние, и с обеими он тоже состоял в отношениях.
Родители Насти трижды подавали заявления на её молодого человека из-за побоев, но полиция каждый раз отказывалась возбуждать уголовное дело. Последнее обращение было в июне, и полиция тогда начала административное производство, но до конца не довела. Первый мой вопрос банальный. Как вы считаете, можно ли было эту трагедию предотвратить?

— Никто не может дать стопроцентную гарантию, что человек не совершит преступление. Но если бы ещё до того, как он совершил убийство, у правоохранителей была бы возможность привлечь его к ответственности за преследование и защитить девушку охранным ордером, риски бы значительно снизились.
Система охранных ордеров используется во многих странах, и она применяется именно в тех случаях, когда есть высокий риск, что человек совершит противоправные действия в отношении другого. Эта ситуация как раз такой случай. Молодой человек постоянно применял к девушке насилие, понимая, что никакой ответственности не понесёт.
В своей юридической практике я наблюдаю, что иногда люди, изначально не планировавшие особо тяжких преступлений, совершают правонарушения, остаются безнаказанными и как будто расходятся, перестают себя контролировать.
При этом не стоит думать, что человек, который так поступает, непременно психически болен. Большинство людей, совершающих подобные преступления, не имеют серьёзных ментальных расстройств. Они совершенно адекватны.
Итак, правонарушитель изначально не должен оставаться безнаказанным. Но одного только наказания недостаточно. Часто преследование начинается с домашнего, партнёрского насилия в отношении женщин. Чтобы бороться с ним, нужен комплекс мер. Кроме того, сотрудники полиции, медики, соцслужбы, судьи и прокуроры должны понимать, что такое домашнее насилие. Чтобы вести такие дела, они должны проходить соответствующую подготовку.

— Когда происходят такие трагедии, мы традиционно видим в комментариях под новостями обвинение женщины: мол, сама виновата. В этом случае произошло так же. Девушку стали обвинять в том, что она встречалась с мигрантом, с гражданином Таджикистана, и что якобы насилие присуще таджикской, восточной культуре.

— Я могу сказать, исходя из практики, что это, конечно, всё глупость и бытовая ксенофобия. Мы в Консорциуме женских НКО занимались делами, где насильники были абсолютно разных национальностей: и русские, убивающие своих жён, и молдоване, и армяне, и азербайджанцы, и дагестанцы. Это универсальная история, объединяющая все национальности.

— То есть мнение, будто бы мужчины «восточных национальностей» чаще русских убивают женщин в России, — это миф?

— Я вообще не знаю, почему кто-то так думает. Во-первых, статистически у нас мужчин из Средней Азии не так уж много по сравнению с русскими мужчинами. Во-вторых, русские мужчины делают всё то же самое: и преследуют, и стреляют, и бьют ножами.

— Комментаторы обычно говорят, что в восточной культуре мужчины более ревнивые и относятся к женщине как к собственности. А у русских всё якобы не так.

— Тогда почему у нас каждый день совершается насилие с участием русских мужчин? Отношение как к собственности существует не только в культурах, которых называют восточными, — это особенность патриархальной культуры в целом.

— В случае с Анастасией Раковой к ответственности могут привлечь не только её преследователя, но и полицейских, которые раз за разом не реагировали на заявления. Против них возбудили дело о халатности. Можно ли вообще ожидать от обычных районных участковых внимания к таким случаям и понимания процессов, связанных с домашним насилием и преследованием?

— В прошлом году мы с Консорциумом выпустили исследование «Алгоритм света». В нём приводится статистика: 66 % убитых женщин в стране состояли в семейных отношениях и погибли от рук партнёра или родственника. Получается, что львиная доля тяжких преступлений против женщин приходится на домашнее насилие.

Но при этом специализированной комплексной подготовки по этому вопросу для правоохранителей нет. Почему? Потому что в России нет законов, которые регулировали бы эту проблему. На сегодняшний день для сотрудников полиции это обычные преступления, «бытовуха». Они будут две недели собирать административный материал, передадут его в суд, а там насильнику назначат штраф в пять тысяч рублей. Им это не интересно.

Что касается преследований, то по закону они даже не запрещены. То есть, если я буду за вами ходить целыми днями, вы ничего с этим не сможете сделать. Я могу при этом говорить вам какие-нибудь гадости или даже угрожать. И мне ничего за это не будет.

Конечно, есть статья «Угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью». Но такой угрозой считается лишь та, что исполнима в момент высказывания. Например, если человек вытащит нож и скажет, что сейчас вас убьёт, в его действиях будет состав преступления. А если он пришлёт сообщение, в котором пообещает убить потерпевшую, то это не будет считаться преступлением.
Возникает вопрос: что в такой ситуации может сделать сотрудник полиции, если у него нет механизма, чтобы предотвратить подобное явление? Естественно, он вынесет постановление об отказе в возбуждении дела. Ещё он может провести профилактическую беседу с преследователем. Но сказать взрослому дяде: «Ай-ай-ай, не веди себя так» — это малоэффективно.

— Получается, необходим закон о профилактике домашнего насилия. Вы входили в рабочую группу по подготовке законопроекта. Его так и не приняли. Что с ним вообще происходит?

— Никакой информации. Ничего не происходит. Как проект лежал ещё в допандемийные времена, так он и лежит. Нам обещали, что когда пандемия закончится, то к обсуждению проекта вернутся. Но пока я этого не вижу.

— Кто препятствует его принятию?

— Есть группа консервативно настроенных граждан, выступающих против законопроекта, и они очень активны в своих действиях. Обычно эти граждане быстро самоорганизовываются и выглядят угрожающе.
При этом, если мы посмотрим на опросы, которые в последние годы проводили ВЦИОМ и «Левада-Центр»* (организация признана в России иностранным агентом), мы увидим, что до 70 % граждан поддерживают принятие закона. То есть те, кто активно выступает против, на самом деле в меньшинстве, но они всё время делают вид, что их больше.

— А есть ли какие-то депутаты в Госдуме или чиновники, которые блокируют закон?

— Не знаю, насколько его кто-то блокирует. Скорее, просто нет желания его принимать. Хотя, когда у нас была рабочая группа, мы находили точки соприкосновения с чиновниками. Не счесть, сколько раз я переписывала проект с 2012 года, и каждый раз мы с каждым ведомством приходили к консенсусу. По большому счёту не было никого, кто выступал бы категорически против. Не считая Елену Борисовну Мизулину, конечно.

— Вы говорите, что по результатам опросов 70 % населения поддерживают закон о профилактике домашнего насилия. В то же время существует такая теория, будто российское общество очень консервативно и не принимает так называемых западных идей: например, тех, что касаются равноправия и защиты женщин. Якобы большинство россиян привыкло жить в насилии. Получается, это неправда?

— Мне кажется, что кто-то хочет, чтобы это выглядело как правда. За последние годы было много опросов, связанных с проблемой домашнего насилия. Результаты показывали, что абсолютное большинство не поддерживает насилие в семье. Люди понимают, что это маргинальщина, это не норма.
С другой стороны, люди, которые выступают против закона, тоже публично никогда не скажут, что насилие — это норма. Если самой консервативной Елене Мизулиной задать вопрос: «Как вы считаете, это нормально, что девочку зарезали ножом?», она ответит: «Нет, конечно». Также никакими семейными ценностями невозможно объяснить, например, пытки ребёнка окурками (это случай из одного моего дела) или шрамы от ремня на всю жизнь. Или, например, переломы рук, ног, челюсти и убийство женщины.

— Как тогда это работает? Почему все однозначно скажут, что убить девушку или бить ребёнка — это ненормально, но при этом часть людей будет против закона?

— Одна из причин — это то, что небольшая консервативная группа, выступающая против закона, постоянно дискредитирует проект, играя на основных страхах населения. Например, у нас все боятся органов опеки. Мы годами объясняем, что в законопроекте о них даже не идёт речи. Но при этом противники пишут, что закон якобы специально придуман для того, чтобы, цитирую: «Отобрать ваших детей и отдать их в гей-тройки».
Естественно, люди пугаются. Но это неправда. Где это там написано? Кого куда надо отдать? Где у нас есть «гей-тройки», которые готовы взять столько детей?

— Получается, основной предмет критики в этом законе — это то, что связано с детьми и возможностью их изъятия из семьи, а не с защитой женщин?

— Критика — это когда ты говоришь: «Вот эта норма плохая, потому что…» А здесь организованные кампании по дискредитации. В них участвуют все эти CitizenGO, «Сорок сороков», «Царьград» и прочие малофеевские структуры. У них много ресурсов, ботов. А у нас всего этого нет, и такие методы работы мы считаем неприемлемыми. Поэтому бороться с такими «активистами» очень сложно.

— А эти люди понимают, что на самом деле никто не собирается никаким «гей-тройкам» отдавать детей?

— Раньше я была уверена, что не понимают. Мне казалось, если я сяду и поговорю с этими людьми, им всё станет очевидно. Но я ошибалась. Они всё прекрасно понимают. Это делается умышленно, намеренно.

— Зачем?

— Можно только догадываться. Сейчас Госдума будет рассматривать новый проект Семейного кодекса, из которого убрали норму о запрете жестокого обращения с детьми. И тут тоже возникает вопрос: зачем? Мне сложно понять логику. Но я подозреваю, что это меньшинство — консервативная группа — претендует на власть и тотальный контроль над устройством российских семей. Эти люди защищают патриархальный уклад, не отдавая ни пяди врагу. А закон о профилактике домашнего насилия явно против патриархального уклада.

— Вы считаете, что это инициатива снизу или сверху: защищать патриархальный уклад такими способами?

— Мне кажется, что сверху. Оттуда идут все эти «семейные ценности». Оттуда идёт история про то, что мы — последний оплот патриархального мира в Европе. Сейчас к нам ещё Сербия присоединится, Польша, Болгария. Мы будем не одиноки со своими патриархальными устоями в XXI веке.

— То есть это укладывается в общую картину того, что у нас есть «русский мир», в котором нужно сохранять традиции?

— Конечно. А это возможно только при строгой иерархии. Если ты сломаешь иерархию, ты уже не сможешь контролировать соблюдение традиций.
В чём идея патриархальной традиции? В том, что мужчина главный во всём. Он вправе учить, наказывать, решать вопросы. Все зависят от него. Причём это распространяется не только на женщин, но и на мужчин, младших по возрасту, должности или рангу. Эта модель действует не только на уровне семьи, но и на уровне общества, государства. Наш, условно, главный патриарх вправе решать жизнь и судьбу любого человека. Очень простая национальная идея.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— Правильно ли я понимаю, что в ближайшей перспективе сложно спрогнозировать, будет ли происходить что-то позитивное с законопроектом о профилактике домашнего насилия?

— Я столько лет сохраняла оптимизм. Мне казалось, что вот-вот, ещё чуть-чуть. Но сейчас у меня абсолютно пессимистические прогнозы. В ближайшем будущем я не вижу возможностей для того, чтобы этот закон приняли или чтобы он лёг в правовую концепцию сегодняшней России.

— Всё может стать ещё хуже?

— Да. Не просто так именно сейчас собираются вносить поправки в Семейный кодекс. Они, по сути, лишают детей основополагающего права на безопасность, легализуют насилие над ними. Это тоже укладываются в концепцию.

— А как это соотносится с тем, что российское государство постоянно повторяет: «Мы защищаем детей»?

— Так мы же защищаем их от «ЛГБТ-троек», органов опеки, а не от членов собственной семьи. Родитель же лучше знает, сколько раз дать ремня.

— Но органы опеки — это же тоже государственный институт? Как он может быть таким угрожающим для людей, которые на стороне государства?

— А это самое интересное. Сначала пишется плохой проект, и определённый орган (в данном случае опеки) наделяется такой властью, что становится карательным. Потом можно всех пугать этим институтом. Очень удобно так манипулировать людьми.

— Вы сказали про легализацию насилия над детьми в семье. А может ли произойти легализация и нормализация насилия в других сферах общества в ближайшее время?

— Конечно. Мы же должны воспитать общество, толерантное к насилию. Иначе как мы будем дальше действовать?
Несколько лет назад я давала другое интервью, и в нём обсуждалась тема токсичной маскулинности, которую в детях взращивают с рождения. Я тогда говорила, что «Юнармия» и подобные милитаристские организации как будто делают из ребёнка воина и что есть ощущение, будто бы школьников готовят к войне. Сейчас я вспоминаю эти свои слова, и мне становится не по себе.
Всё это вместе (милитаризм, поправки в Семейный кодекс) поддерживает патриархальную идею. «Все мужчины — воины, все бабы должны рожать». Поэтому бабы «не вякают» против мужиков, а мужики — против старших мужиков, задача которых воевать. Фигово при этом всем.

— Кстати, про роды. Вы упомянули Польшу. Как вы думаете, есть ли вероятность, что Россия последует её примеру и политики снова заговорят о запрете абортов?

— Думаю, да. Я прямо жду сентября и новой сессии в Госдуме.
Вообще тут получается интересная логика. Консервативная группа депутатов и членов Совета Федерации во главе с Мизулиной говорит: «Каждый ребёнок имеет право на жизнь с момента зачатия». При этом ребёнку аннулируют право на физическую неприкосновенность и безопасность. Потому что на самом деле им плевать на этого эмбриона и его дальнейшую жизнь. Главное, чтобы женщина родила солдата или другую будущую мать.
Всё это — инструменты тотального контроля над женским телом. Причём в первую очередь ограничение права на аборт бьёт по молодым женщинам, по тем, у кого небольшой доход. Они не могут выехать в другую страну и там провести процедуру. Рожай детей, и тебе будет не до защиты своих прав, не до протестов, не до политической обстановки. Потому что твоя основная задача — это выжить, накормить своих детей и себя. Ты уязвима и не можешь выступить против. Таким образом из людей делают очень удобный материал, которым можно распоряжаться как угодно.

— Многие НКО, помогающие женщинам, признаны иноагентами. После февраля они начали терять спонсоров. По вашим данным, что сейчас происходит в этой сфере и чего ждать?

— НКО, помогающие женщинам, и раньше еле-еле держались на плаву. С учётом всей этой истории с иностранными агентами большинство региональных организаций отказались от международных грантов, чтобы не попасть в реестр. При этом получать поддержку от государственных структур было очень сложно.
В первые два года после принятия закона об иностранных агентах у нас закрылось до 30 % организаций, которые входили в состав региональных консорциумов. Просто не вытянули. Потом открылись новые. Но сейчас я вижу, что у многих НКО нет сил. Я не удивлюсь, если через два года просто некому будет помогать женщинам.

— То есть нас ждёт буквально катастрофа в плане защиты женщин?

— Я боюсь говорить, чтобы опять не накаркать. Очень надеюсь, что все мои пессимистичные прогнозы ошибочны и что мы с вами созвонимся как-нибудь через год и вы скажете: «А, Давтян, чего-то ты прям пессимистка». Но я стараюсь смотреть на ситуацию объективно. В последнем конкурсе президентских грантов гранты получили всего две организации, борющиеся с домашним насилием.

— При этом в регионах местные НКО не смогли получить региональные гранты.

— Да, мне тоже коллеги из регионов об этом говорят. Как будто «тему вычистили». Посмотрим, может быть, в сентябре ситуация изменится, и я ошибаюсь.

— Вы знаете, с чем это связано? Я слышала две версии: первая — что не получили гранты НКО, которые подписали петицию против войны; другая — что просто решили не тратить деньги на борьбу с домашним насилием.

— Те, кто не подписал петицию, тоже не получили грантов. Даже те, кому раньше они обычно доставались. Что им теперь делать? Остаётся краудфандинг. Но у нас итак уже бедное население, денег нет. На пожертвования всем не выжить, особенно в регионах. Возьмём, например, организации на Северном Кавказе. Кто им там будет жертвовать? Там и так все еле-еле тянут.
Я думаю, дело не в петиции. Просто направление поменялось. Мы идём в сторону, противоположную западным ценностям. А борьба против семейного насилия — это, скажем так, ценность западного мира.

— Бизнес, скорее всего, тоже будет сокращать расходы на поддержку таких организаций?

— Обычно поддержкой НКО занимался иностранный бизнес. Чаще всего мы сотрудничали с международными большими компаниями. Например, Levi‘s помогал фонду «Насилию нет».
В России мало кто это делал. Какие-то компании, насколько я знаю, сейчас пытаются наладить сотрудничество с НКО, но это капля в море. К тому же гендерное насилие — это сегодня сложная тема. Бизнес в большинстве случаев, вероятно, будет рассуждать так: «Если я хочу социально красиво выглядеть, мне проще поучаствовать в проекте с паллиативными детьми».

Фото на обложке: Mika Baumeister / Unsplash

Редакция «Вёрстки»