«Наверное, могут посадить, но это лучше, чем заткнуться»

В День России, 12 июня, полиция задержала как минимум 67 человек по всей стране. Среди них были, например, жители регионов, которые вышли на улицу с антивоенными плакатами. Но большинство задержаний произошли в московском метро благодаря камерам с системой распознавания лиц. Полицейские говорили задержанным, что на них пришла ориентировка «День России» — предположительно, в неё включили тех, кто ранее участвовал в антивоенных акциях. Именно по этой ориентировке на станции «Фили» задержали научную журналистку, автора научно-популярных книг Асю Казанцеву. Полицейских не смутило, что она беременна и несла в руках микроскоп. 

«Вёрстка» поговорила с Асей о том, чем закончилось задержание, о регулярных визитах силовиков и о надежде на светлое будущее. 

Чтобы не пропустить другие материалы «Вёрстки», подпишитесь на наш телеграм-канал

— Расскажите, как и почему вас задержали?

— Вечером я зашла в метро на станции «Фили», оттуда собиралась ехать на запад, то есть в противоположную от центра сторону. Пока я ждала поезд, ко мне подошёл полицейский и попросил документы. Затем он сказал, что должен меня задержать, так как на меня есть ориентировка, и повёл в комнату полиции. Ни он, ни его напарник не могли чётко объяснить, зачем это делается — они сами не знали. Сказали лишь, что камера распознала меня как человека, которого нужно задержать. 

Затем приехали их коллеги из ОМВД по району Филёвский Парк и отвезли меня в отделение. Там участковый стал писать со мной объяснительную. Оказалось, преступление состоит в том, что я зашла в метро в День России, несмотря на то, что за три месяца до этого меня задержали на антивоенном митинге. По словам участкового, если человек был задержан на митинге, ему не рекомендуется заходить в метро в День России — могут задержать «с целью профилактики дальнейших противоправных действий». Иными словами, это нужно, чтобы я не поехала в центр Москвы и не осуществила там какой-нибудь антивоенный протест. 

Все полицейские были изрядно растеряны и не скрывали, что тоже не понимают, в чём смысл происходящего. Я беременна, у меня довольно заметный живот. По закону меня нельзя задерживать больше чем на три часа. Нужно отдать им должное, уложились в два с половиной.

— В Москве вообще были какие-то антивоенные акции в День России?

— Точно не знаю, в тот день я за ними не следила, ходила на свидание с отцом ребенка. Потом забрала у него микроскоп и собиралась поехать домой. Ужасно неудобно, когда вас задерживают с микроскопом. Он громоздкий, мешается. 

Я думаю, что больших митингов не планировалось. По крайней мере, государство меня об этом не предупреждало. Дело в том, что после задержания 24 февраля ко мне домой перед каждым митингом приходит полиция и проводит беседы о том, что туда нельзя ходить. Один раз даже в два часа ночи пришли. Я спрашиваю: «Это нормально вообще?», а они говорят: «Вы представляете, сколько народу нам надо обойти?».

— Полицейские как-то объясняют, почему нельзя ходить на митинги?

— Говорят, что это незаконно. Конституция конституцией, но не положено иметь мнение и тем более его выражать! Я ещё спрашивала, не боятся ли они сами, что их отправят воевать в Украину. «Нет, — говорят. — Ну что вы, Москву не отправляют. Кто же будет митинги разгонять?». Наверное, поэтому и предупреждают о них — чтобы было что разгонять.

— Как вы реагировали на их ночные визиты?

— Сначала пугалась, конечно. Потом привыкла. Война сама по себе достаточно ужасна, но когда ты одновременно и немец, и еврей, это отсутствие ощущения личной безопасности дополнительно добавляет стресса.

У меня это больше всего отразилось на коже: уже несколько месяцев я покрыта страшными прыщами, потому что стресс нарушает иммунитет, из-за этого усугубляются кожные воспаления. А лечить кожу при беременности ничем особо нельзя. Так что я выгляжу ужасно благодаря нашей доблестной полиции. Хотя, конечно, это совершенно несущественная проблема на фоне всего происходящего.

Чтобы не пропустить другие материалы «Вёрстки», подпишитесь на наш телеграм-канал

— В соцсетях вы регулярно пишете про то, как в условиях жёсткого подавления протеста люди всё равно умудряются выражать антивоенную позицию. На ваш взгляд, насколько активен вообще протест в России?

— Протест сейчас принимает новые формы. Уличные акции затихли, потому что большинство людей, которые на них ходили, по одному-два раза уже были задержаны, и при повторных нарушениях им может грозить уголовная ответственность. 

Но остаётся много партизанского протеста. Кто-то развешивает антивоенные зелёные ленточки, кто-то борется с буквой Z. Я недавно была в Санкт-Петербурге, там эти ура-патриотические баннеры на улицах почти все порваны или облиты красной краской. В Москве букву Z даже особенно и не пытаются вешать. Хотя, кажется, зависит от района.

В соцсетях люди продолжают высказываться открыто настолько, насколько им кажется безопасным. О чём стоит писать, а о чём нет — каждый решает сам для себя в соответствии со своей степенью внутреннего дискомфорта и когнитивного диссонанса. С одной стороны, понятно, что никто не хочет жертвовать собой. С другой стороны, совсем молчать — это тоже жертвовать собой, своей бессмертной душой. 

Если высказываешься против действий власти, то риск, которому ты подвергаешься, высокий, но при этом довольно непредсказуемый. Система действует не очень логично. Как видите, со мной много всего происходит из-за моего задержания в первый день войны: и домой приходят, и в метро задерживают. И одновременно я довольно открыто высказываюсь и в соцсетях, и в интервью, но из-за этого до сих пор ни разу ни одной проблемы у меня не было.

Это очень озадачивает. Я не понимаю, почему так. У меня две версии. Первая — у них руки просто не дошли, всё-таки много людей пишут и говорят о происходящем. Кстати, обратите внимание: чем больше народу высказывается, тем выше безопасность для каждого из них отдельно. Вторая версия — они небезосновательно считают, что от преследования меня окажется больше вреда, чем от меня. Потому что я миленькая, медийная и к тому же беременная. 

— И вам не страшно?

— Война поставила нас всех в такую ситуацию, где нет хороших альтернатив. Есть только выбор между плохим и ещё хуже. В моём случае молчать — это ещё хуже.

По профессии я научный журналист. В мирное время я читаю научно-популярные лекции. В Киеве, Харькове или Одессе у меня не менее многочисленная и не менее мною обожаемая аудитория, чем в Питере, Москве или Екатеринбурге. Если бы бомбили Екатеринбург, я бы говорила, что нельзя этого делать. Точно так же, когда они бомбят Харьков, я обязана говорить, что нельзя бомбить Харьков. Это моральный долг перед моей аудиторией, которая любила меня много лет. Наверное, по нынешним временам за это действительно могут посадить, но это лучше, чем заткнуться. Я утрачу моральное право на свою профессию, если замолчу. 

— В чём смысл продолжать протестовать и идти на такой риск, если мы всё равно не можем остановить войну?

— Люди — стадные существа. Мы очень зависимы от мнения сородичей и испытываем колоссальный стресс, когда общество нас отторгает. Главная задача пропаганды — создавать впечатление, что всё общество в едином порыве поддерживает то, что выгодно организаторам этой пропаганды. Чтобы идти против общественного мнения, нужно иметь невероятное количество душевных сил. 

Люди с антивоенной позицией тоже не то чтобы идут против сообщества. У нас есть большое количество знакомых, друзей, которые тоже против войны, и их мнение для нас очень ценно. Это придаёт нам силы. Если бы кто-то оказался в полной изоляции, вряд ли бы от его нравственных убеждений много осталось. 

Неправомерно ожидать от человека, что он пойдёт против своего окружения. Почти никто на это не способен. Если внешние условия располагают к чудовищным поступкам, вы будете сотрудником концлагеря в гитлеровской Германии. Если условия располагают к нормальной жизни, вы будете нормальными людьми, как те же самые немцы после войны. 

Высказываться и протестовать нужно, чтобы у окружающих сохранялось понимание, что вообще-то есть люди, которые против войны. Чтобы пропаганде не удавалось создавать у человека ощущение, что он — единственный, кто не согласен. Поэтому главный гражданский подвиг, который сейчас доступен невооружённому человеку, — это противодействовать ощущению, что в России все заодно. Поэтому все, кто хоть как-то высказывается, в любом случае молодцы.

— Не изменилось ли отношение украинской аудитории к вам?

— Скорее наоборот. Меня бесконечно поражает, насколько граждане Украины великодушны, насколько они, сидя в подвалах под бомбардировками, по-прежнему способны различать оттенки, разделять тех, кто против войны, и тех, кто за. У меня постоянно сердце разрывается оттого, что мои читатели из Украины меня же ещё и утешают. Это великодушие, доброта, душевные силы невероятных масштабов. 

— Сегодня многие говорят о коллективной вине и о том, достаточно ли мы сделали, чтобы вторжения в Украину не случилось. Вы задавали себе этот вопрос?

— Конечно, я задаю себе этот вопрос, и конечно, у меня нет однозначного ответа. В России долго и целенаправленно выстраивали систему подавления гражданского общества, планомерно ликвидировали все инструменты, нужные для смены власти. Свободную прессу начали уничтожать в самом начале путинского правления, то есть задолго до того, как у нас появилась возможность этому как-то противостоять. Я тогда ещё школу не окончила, а многие даже в детский сад не ходили.

К тому же сошлось очень много неблагоприятных обстоятельств: с одной стороны, сумасшедший диктатор, который готов на всё ради удержания власти, а с другой стороны, невероятное количество денег, которые есть у этого диктатора благодаря нефти и газу. Этот финансовый поток настолько гигантский, что позволяет поделить страну на две половины, одна из которых преследует вторую.

Я не думаю, что остановить всё это было реалистичной задачей. Но я также думаю, что всё, что мы делали последние десять лет, — выходили на митинги, демонстрировали несогласие — было не зря. Это не спасло ситуацию. Но, по крайней мере, мы показываем, что не все граждане России — агрессивные упыри. Тем самым, простите за пафос, мы спасаем честь отечества. 

— Как вы считаете, есть ли надежда на светлое будущее России?

— Светлое будущее так или иначе настанет. Персоналистские диктатуры хороши тем, что все люди смертны. В том числе внезапно смертны. Биология нам говорит, что люди, которым 70 лет, обычно умирают быстрее, чем те, которым 30. И соответственно, у вторых есть все шансы дождаться. 

Кроме того, Европа уже пытается минимизировать покупку российского топлива. По мере того как у России будет становиться меньше денег, будут сокращаться бюджеты и на силовиков, и на пропаганду. Появятся новые исторические шансы на светлое будущее. 

Я к моменту начала войны оказалась беременна. Это выяснилось буквально за две недели до 24 февраля. И я, конечно, колебалась: правомерно ли оставлять ребёнка? Не должна ли я сделать аборт? Насколько нравственно рожать нового человека вот в такой мир? Но у меня рука не поднялась, потому что это была запланированная и желанная беременность. Я рассудила так: моя дочь 2022 года рождения в силу естественных биологических причин не будет долго жить при Путине. Он не вечен, а у человечества бывают не только ужасные, но и хорошие времена. 

Фото на обложке: Анна Сетина

Беседовала Юлия Ахмедова