«Финансово поддерживать военную операцию получится долго, но это может привести к потере контроля внутри страны»

Россия тратит на войну десятки миллиардов рублей, курс рубля искусственно укрепили, но страну покинули сотни западных компаний, и россияне лишаются рабочих мест. Так Россия вступила в новую экономическую реальность. В рубрике «АнтиИмперия» Ольга Орлова поговорила с ректором Российской экономической школы Рубеном Ениколоповым о том, сколько у страны осталось денег на войну, зачем нужен нерыночный курс рубля и у кого России можно учиться выживать в условиях экономических санкций.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал.

— Давайте представим, что вас принудительно назначили главным советником по экономике России и спрашивают: «Сколько у нас есть денег на войну? Сколько мы можем позволить себе воевать, чтобы не потерять власть?». Что вы ответите?

— Я бы честно ответил, что запас прочности у российской экономики достаточно большой. Сейчас могут сократиться поступления от продажи российских энергоносителей, но всё равно они останутся для нас значительным источником дохода. Это позволит как минимум пару лет финансово поддерживать военные действия в активной фазе. При этом подразумевается, что будет происходить перераспределение государственного бюджета, на некоторых его статьях придётся экономить.

— То есть, если коротко, вы бы ответили: «Не волнуйтесь, на несколько лет хватит»?

— Да, если смотреть на это с точки зрения финансирования военной операции и не брать в расчёт внутриполитический контекст. Мы ведь не знаем точно, как граждане России будут реагировать, когда качество их жизни будет ухудшаться. А если на каких-то статьях госбюджета экономить, но в то же время увеличивать военные расходы, это может привести к серьёзным внутриполитическим проблемам. Поэтому я бы разделил ответ на две части: финансово поддерживать военную операцию получится долго, но это может привести к потере контроля внутри страны.

— Получается, дестабилизация экономики может спровоцировать политическую нестабильность?

— Именно так.

—У людей сейчас есть возможность сравнить, сколько стоит военная ракета, затопленное судно или подбитый танк, а сколько — лекарства для больных детей, на которые россияне собирают деньги с помощью пожертвований. Мы слышим: «Сегодня ракета попала в пригород Киева, уничтожила столько-то жизней украинцев, столько-то домов». И понимаем, что стоимость этой ракеты — жизнь российского ребёнка, которую можно было бы спасти. Как вообще экономисты подсчитывают, во что России обходится неделя или месяц ведения войны?

— Есть минимальная оценка прямых расходов — это просто количество денег, потраченное на поддержание войны, то есть на пули и ракеты. Но на самом деле это только верхушка айсберга. Гораздо важнее непрямые расходы, экономические потери страны, которые происходят из-за войны.

Противники войны и сторонники могут не сходиться во мнениях касательно её целей. Но, наверное, ни одна сторона не может оспаривать тот факт, что из-за боевых действий экономика страны находится в изоляции.

Отсюда — ухудшение прогнозов по поводу ВВП от Министерства финансов, Центробанка и Председателя Счётной палаты Алексея Кудрина. В цифрах они несколько расходятся. По оценкам Счётной палаты снижение может составить более 10 %, ЦБ в базовом прогнозе говорит о 8 – 10 %, Министерство экономического развития — 7,8 %. Но они все солидарны в главном: ситуация станет существенно хуже.

Если в марте была надежда, что активная фаза боевых действий продлится не очень долго, то сейчас такой надежды нет. Соответственно, чем дольше идут боевые действия, тем дольше российская экономика находится в изоляции и тем больше на неё накладываются санкции, а значит, тем хуже она себя чувствует.

Все понимают, что падение ВВП — прямое следствие боевых действий, и это гораздо большие потери, чем от ракет или танков. Просто посчитайте: 10 % российского ВВП — это гигантская сумма, на которую можно вылечить всех орфанных больных в стране (тех, кто страдает редкими заболеваниями — прим. «Вёрстки»).

— За три месяца войны в отношении России принято уже несколько пакетов санкций. С какими другими странами нас можно сравнить по степени суровости этих санкций и их направленности? Северная Корея? Венесуэла? Иран? У кого России сейчас нужно учиться выживать?

— Ни у кого. Ни с одной из этих стран у нас нет прямого сходства, наша ситуация уникальна. Например, Венесуэла — это страна, которая совершила экономическое самоубийство ещё до того, как на неё наложили санкции. Правительство довело жителей до нищеты. Они даже не очень сильно пострадали от санкций, потому что к тому времени уже превратились из богатейшего государства Латинской Америки в страну натурального хозяйства. Пример Венесуэлы, безусловно, войдёт во все экономические учебники.
У Северной Кореи экономическая модель сильно отличается от российской. Мы даже плохо понимаем, как именно она работает. Но совершенно точно, что к рыночной экономике она не близка.

Иран в каком-то смысле ближе к России, и там существует нечто похожее на рыночную экономику. Но на сегодняшний день объём и количество санкций, введённых против России, значительно превосходят те, что были введены против Ирана за 40 лет, если считать поштучно. Но при этом российская экономика на момент введения санкций была гораздо более развитой и богатой, чем иранская, а размер российского рынка в 3,5 раза больше.

— Почему это важно?

— Потому что в изоляции бизнес начинает работать прежде всего на внутренний спрос, размеры рынка в стране приобретают огромную роль. Например, Китай может позволить себе уйти в изоляцию, и у него будет более-менее работающая экономика, потому что там рынок — миллиард человек.

У России рынок тоже достаточно большой, чтобы сделать жизнеспособными многие бизнесы, работающие исключительно внутри страны. Да, ситуация существенно хуже, чем была бы, если бы Россия была интегрирована в мировую экономику. Но всё же она лучше, чем у Ирана.

— Как долго можно сохранять рыночную экономику в условиях санкций? Или переход к плановой экономике неизбежен?

— Такой переход добьёт российскую экономику. Даже в существующих условиях рыночная модель, безусловно, остаётся оптимальной.

— Можно ли точно измерить экономический эффект от каждой санкции?

— С научной точки зрения измерить эффект от отдельной санкции не представляется возможным. Но можно попытаться обрисовать ситуацию широкими мазками. Прежде всего, санкции будут усиливать неравенство и расслоение в обществе. Богатые люди всегда находят способ себя подстраховать, даже если они под арестом. А вот бедные слои населения ни от чего не застрахованы, поэтому они страдают от санкций в первую очередь.

Конечно, в абсолютных цифрах обеспеченные люди теряют больше. Но у них бывают офшоры, в том числе в «дружественных» странах. Есть финансовые возможности, чтобы подстраиваться под новые условия и даже извлекать из них выгоду, скупая обесценившиеся активы. У бедных людей таких возможностей меньше.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал.

— С российского рынка ушли десятки западных компаний. Есть ли у их решений экономические основания? Или только политические? Россию не любят или с ней просто невыгодно иметь дело?

— У многих из этих компаний мотивация сугубо экономическая. Проблемы с логистикой и иностранными поставщиками, финансовые ограничения сделали их бизнес невыгодным. К тому же большие компании, продолжив вести бизнес здесь и потерпев репутационные издержки, на других рынках могут столкнуться с прямыми потерями.

— Сможет ли рубль в условиях санкций стать конвертируемым? Или теперь его реальную стоимость будет определять чёрный рынок? И будет ли ЦБ бесконечно поддерживать нерыночный курс?

— Это открытый вопрос. В условиях контроля движения капитала поддерживать рыночный курс рубля невозможно. Но я думаю, что контроль постепенно будет снижаться. Слишком дорогой рубль не выгоден ни бюджету, ни компаниям, ориентированным на экспорт. А он у нас пострадал гораздо меньше импорта. Но, боюсь, курс рубля всё же не дойдёт до рыночного в условиях таких жёстких санкций.

— По реакции большинства российского населения мы видим, что многие не очень-то испугались санкций и их последствий. Почему? Сказывается опыт прежних лет или экономическая неграмотность?

— Я думаю, причин несколько. Во-первых, у людей уже есть опыт «обнуления» и выживания. Бывало и хуже, этим нас не напугаешь. Во-вторых, многие могут недооценивать, насколько серьёзны надвигающиеся проблемы — реальный эффект от санкций.
Экономисты прекрасно понимают, что будет через один-два квартала, и это звучит в прогнозах ЦБ. Эльвира Набиуллина чётко говорит, что самые серьёзные проблемы начнутся с третьего квартала. Запасы импортных материалов закончатся, импортное оборудование будет выходить из строя, его нельзя будет отремонтировать. Но пока люди не ощутили всего этого и не осознали.

Многие также недооценивают, какой урон принесёт России отток человеческого капитала. Он полностью подрывает возможность экономического роста.

— Кажется, у обществоведов есть некий консенсус о том, что вторжение в Украину во многом стало возможным из-за многолетней антиукраинской риторики, которая существовала ещё с 90‑х. И это в числе прочего связано с тем, что большая часть населения сформировалась в советские годы и по инерции транслирует особенности советско-имперского мышления, относится к бывшим республикам СССР собственнически. Мы видим, как это имперское мышление проявляется в быту и в политике. Влияет ли оно на экономику?

— Есть яркий пример — Беларусь, где политический режим спонсировался экономически, хотя причины к экономике отношения не имели. «Большой брат» помог «малому брату» удержаться у власти. Но это единичный пример, когда ресурсы вот так текли из России «младшему брату».

С остальными странами отношения были построены скорее на том, что метрополия выкачивала из своих колониальных владений дешёвый человеческий ресурс. Я не видел серьёзных исследований по этому вопросу, но кейсы, которые мне известны, показывают: существует очень мало экономических проектов, в которых Россия участвовала в усилении экономики соседних стран. Нет такого, чтобы вместе с российскими деньгами, скажем, в Кыргызстан или Таджикистан приходили возможности. Вряд ли наши соседи воспринимают экономические отношения с Россией как выгодные.
От России скорее бывают подарки в духе: «мы можем вам газ продавать подешевле», и это похоже на желание поставить другие страны в зависимость от наших ресурсов.

— А пример Армении? Россия защищает страну от Азербайджана, огромная армянская диаспора зарабатывает внутри России и отправляет деньги на родину.

— Для экономического развития Армении это очень вредная схема, построенная на благотворительности. Разве Россия как-то серьёзно инвестировала в Армению? По сути, такие отношения подрывают суверенитет Армении. Это такой же яркий пример, как и с Таджикистаном. Россия предоставляет гарантии безопасности и защиту границ в Таджикистане или Карабахе в обмен на высасывание человеческих ресурсов. Это и есть имперское отношение в чистом виде.

— А как можно оценить экономические отношения с Казахстаном? Они тоже строятся на имперских принципах?

— Отношения с Казахстаном гораздо более симметричные, потому что там уровень экономики выше, чем у многих других соседей, и в военном плане страна не так зависима от России. Но всё-таки сам стиль отношений похож.

— Война в Украине поменяет эти взаимоотношения России с «дружественными» странами?

— Это важный вопрос, на который у меня нет чёткого ответа. Понятно, что хватка России ослабнет, потом что ослабнет её экономика. Чем меньше метрополия может дать, тем меньше её поддерживают.

С другой стороны, непонятно, куда деваться таким странам, как Армения и Таджикистан. В отношениях с ними всё сильно завязано на военных проблемах. В любом случае ясно одно — более тёплыми отношения между нашими странами не станут.

— А какова вероятность, что Россия сможет переориентироваться на экономически более сильные страны Востока и Азии? Например, Китай, Японию, Тайвань, Сингапур?

— Про Японию можно забыть. По санкционному режиму она ещё более жёсткая, чем Европа. А в целом переориентация точно будет. Вопрос: с какими потерями? Например, с Индией мы дружим, но за эту дружбу страна попросила сделать ей 30%-ую скидку на закупку нефти.

Надо понимать, что международная политика России была построена так, что у нас нет союзников, а есть только партнёры. Например, с Китаем можно договориться, но на его условиях, очень прагматичных. При этом Россия рискует стать крайне зависимой от него.

Если бы наша страна умела пользоваться мягкой силой, было бы очень много стран, настроенных к ней дружески. Но у нас понятие мягкой силы просто отсутствует в лексиконе.

— Опять спрошу вас так, как будто вы — главный советник по экономике и ваш ответ может повлиять на политическое решение. Если война закончится завтра, сколько времени понадобится, чтобы Россия вернулась в предвоенное состояние по ВВП и фондовому рынку?

— Смотря что мы понимаем под окончанием войны. Если боевые действия прекращаются и конфликт замораживается, значит, российская экономика по-прежнему будет отрезана от мировой. Тогда перспективы печальные. В ближайшие пять лет у нас не будет шансов вернуться к уровню экономики начала 2022 года.

Если война закончится каким-то более оптимистичным образом, самые болезненные санкции снимут и интеграция российской экономики в мировую будет восстанавливаться, то можно достичь прежнего уровня за три-четыре года. Но я сомневаюсь, что этот сценарий реалистичен.

Иллюстрация на обложке: Лада Пестрецова

Беседовала Ольга Орлова