«Российский мужчина, уехавший воевать в Украину, чувствует себя лохом»

Арсалан (имя изменено из соображений безопасности) — бывший военнослужащий из Бурятии. Почти десять лет он провёл на офицерской должности в строевой части, несколько месяцев участвовал в «спецоперации» в Сирии. Недавно он покинул армию. По словам Арсалана, он давно разочаровался в российской армии из-за бесконечной коррупции, воровства и цинизма, а после 24 февраля ситуация стала ещё хуже. «Вёрстка» поговорила с бывшим военным о том, в каком состоянии находится российская армия, что происходит с боевым духом военных и почему они увольняются.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— Недавно вы оставили службу. Вы сами это сделали? Было ли это решение связано со «спецоперацией»?

— Нет, не было. Я принял решение уходить ещё задолго до начала «спецоперации». Но уволиться из армии очень сложно (расторгнуть контракт по собственному желанию получается редко. Обычно для этого нужны «уважительные причины». Но список этих причин в законах не прописан, и решение принимает командир части по итогу аттестационной комиссии. — Прим. ред.). Я полтора года специально нарушал дисциплинарный устав и копил выговоры. Потом командование представило меня на аттестационную комиссию, и там меня решили уволить, поскольку я не скрывал, что не хочу продолжать служить.

На тот момент увольнение военнослужащих ещё не стало массовым, как сейчас, поэтому всё прошло спокойно. Правда, мне сказали, что теперь я много куда не смогу устроиться (например, в силовые структуры). В целом же командованию было всё равно. В армии незаменимых людей нет.

— Почему вы вообще изначально захотели стать военным? Вы осознавали, что, возможно, придётся убивать людей?

— Когда я учился в школе, в 10‑м классе меня и одноклассников ставили на учёт в военкомате. Там с нами общался офицер, который рассказывал про службу в вооружённых силах. Он её хорошо распиарил, и я решил пойти в военный вуз. Тогда у меня не было на этот счёт внутренних противоречий.

Я поступил туда в 17 лет и сразу заключил контракт на время обучения и следующие пять лет после окончания университета. Учиться мне нравилось. Военные училища и вузы — почти как воинская часть. Там тоже есть вооружение, боевая техника, наряды, караулы. Но, помимо военно-специальных, есть и обычные предметы по стандартам высшего образования: математика, русский язык и другие.

Про то, что придётся кого-то убивать, я особо не думал. Мне кажется, в повседневной жизни военные и студенты военных учебных заведений вообще об этом не задумываются. Даже ребята из спецназа и ВДВ вряд ли часто думают о том, что, возможно, им придётся лишать человека жизни.

Свою специальность я раскрывать не хочу. Но могу сказать, что она точно не предполагает убийства людей. Я не танкист и не пехотинец. Моей задачей не было идти вперёд с огнестрельным оружием и штурмовать территории.

— Вы говорите, что хотели уйти задолго до начала «спецоперации». Почему?

— По мере службы я всё больше разочаровывался в армии. После участия в «спецоперации» в Сирии я понял, что не готов служить всю жизнь. Это осознание пришло 5 – 7 лет назад.

— Почему вы сразу не уволились или не сделали так, чтобы вас уволили?

— Мне надо было содержать семью. Я держался за эту работу.

— Почему вы разочаровались в армии? Какие конкретные проблемы к этому привели?

— В армии есть много видов нарушений. И часто они одобряются внутри самой системы. Например, часто бывали такие случаи: на командира подразделения спускается много задач, он ничего не успевает и из-за этого идёт на подтасовки. Типичный случай: нужно провести учебные стрельбы из автомата, сто человек должны из них пострелять. Но ста человек нет, они все чем-то заняты. Поэтому офицер назначает троих людей, которые расходуют всю груду патронов.

В документах отмечается, что все сто человек научились стрелять. По факту — только трое. Это провал в военной подготовке, подсудное дело, растрата боеприпасов. Но командира вряд ли кто-то привлечёт к ответственности: все знают, что он просто выходит из ситуации как может.

Подобных историй много. В армии большой документооборот, всё строго регламентировано. Чтобы держать документы в порядке, высшее командование и военнослужащие саботируют правила внутреннего распорядка, чтобы выдать в отчётах красивую картинку и нужные цифры. Я стал это замечать, когда только начинал служить.

Ещё одно системное нарушение — постоянные поборы с военнослужащих. В 2012 году Минобороны возглавил Сергей Шойгу, и с тех пор каждый офицер обязан возводить и поддерживать инфраструктуру вокруг себя: учебные корпуса, кабинеты, командные пункты, штаб. Всё это надо ремонтировать. При этом Минобороны толком не выделяет на это денег. Приходится делать ремонт на личные средства или собирать их с военнослужащих. Иногда удаётся продать то, что «плохо лежит» в военной части.

Информация о сборах с военнослужащих открытая, она есть даже в пабликах. Я тоже сдавал деньги. А что ещё делать? Легче сдать 200 – 300 рублей, чем идти на конфликт.

Также я наблюдал махинации с медицинскими страховками. Формально весь личный состав Минобороны застрахован по контракту с компанией АО «СОГАЗ». Но негласно фиксировать травмы в официальных документах запрещено. Если солдат получает травму, командиры убеждают его лечиться дома или в частной клинике, а не по страховке. Они говорят: «Если руководство узнает, нас всех лишат премии».

Выходит, что травмы, полученные в армии, скрываются, а «СОГАЗ» обогащается, потому что получает деньги за страховку солдат, но не выплачивает им компенсаций.

Одна из самых больших проблем — коррупция. Я обнаружил, что даже государственные награды продаются и покупаются. Не важно, как военнослужащий проявил себя во время боевых действий. Главное — сумел ли он договориться и заплатить за орден или медаль. Бывает, что геройствует один человек, а знак отличия от Минобороны получает другой. Чтобы поддерживать веру россиян в мощь и непобедимость Вооружённых сил, пропагандисты и чиновники рассказывают о подвигах военнослужащих, в том числе тех, которых они не совершали. И награждают их.

— Вы сами хитрили, нарушали правила?

— Я старался быть законопослушным военнослужащим и придерживаться хотя бы тех правил, которые касаются чего-то важного. Не ввязывался в авантюры. Но были, конечно, бытовые нарушения. Например, когда мне нужно было находиться на рабочем месте, я мог заниматься личными делами. Не было тех, кто совсем ничего не нарушал.

— Вы говорили, что участвовали в «специальной военной операции» в Сирии. Как долго вы там были? Что входило в ваши задачи? Что вы вообще думали об участии российской армии в конфликте?

— Я ездил в Сирию на три месяца. Тот конфликт был по многим параметрам несопоставим с тем, что происходит сейчас в Украине. Боеспособность сирийских радикальных группировок была низкой: у них было самодельное оружие, а вместо боевых машин — внедорожники Toyota. Со стороны России контингент военных тоже был маленький: работали в основном частные военные компании.

На тот момент я про сам конфликт, если честно, ничего не думал. Доверял своему командованию, не задавал лишних вопросов и работал добросовестно. Группировка была небольшой, нам всего хватало. Платили по 62 доллара в день.

Местные жители к нам относились позитивно. Не было чувства, что мы там лишние. Сирийских противников я в глаза не видел. Нам сказали, что правительство Башара Асада призвало российскую армию на помощь. Только потом, спустя несколько лет, я узнал, что президентство Асаду досталось по наследству, и понял, что власть его настолько ослабла, что он решил усилить её с помощью России. Но в то время я, как и миллионы моих соотечественников, верил тому, что говорят государственные СМИ.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— Вы говорите, что тот конфликт несравним с украинской «спецоперацией». Будучи военным, вы знали, что она готовилась? С какого момента это стало ясно?

— С декабря. Я почувствовал что-то неладное, когда увидел, что на учения отправляют не только солдат, но и первых лиц — командующих округов. Все ехали в ту сторону — кто в Белгород, кто в Ростов-на-Дону. Но они не знали, что окажутся в Украине. Они поняли, что находятся в зоне боевых действий в чужой стране, только когда по ним начали стрелять, а под ногами стали разрываться мины. Все мои сослуживцы, которые там побывали, говорят, что их затянули туда обманом.

Впрочем, даже если бы им сказали, где закончатся «учения», многие всё равно поехали бы. Военное командование ведь многих других смогло убедить, что российских военных в Украине встретят без сопротивления.

Когда всё это началось, я был в шоке. Подумал: как можно рассчитывать, что вот так, с наскока, получится взять сорокамиллионное государство? Это ведь невозможно.

Я сам не русский, я бурят. Я понимаю, почему украинцы хотят сохранить свой язык, культуру, идентичность. Для них эта война — отечественная, они сильно мотивированы, потому что хотят остаться гражданами Украины.

С конца февраля я не мог спать спокойно. Было тяжело наблюдать, как тысячи военных гибнут из-за тупых генералов, которые могут только угрожать своим подчинённым и вести их на смерть.

— Вы знали что-то о том, как велась подготовка к «спецоперации»?

— Даже из соцсетей было очевидно, что всё было организовано бездарно. Сначала оказалось, что туда отправили срочников. Они ещё давали интервью, оказавшись в плену. Потом стало известно, что в первых рядах в Украину поехали омоновцы на небронированной технике: у них были обычные «Уралы». Что за генерал такое придумал?

Я считаю, что российская армия в её нынешнем виде вообще не способна решать задачи такого высокого уровня. Нужны большие денежные вливания, чтобы военные были всем обеспечены. Ещё нужен высокий моральный дух и чувство справедливости у служащих. Сейчас обычный российский солдат не понимает, за что он воюет. Российский мужчина, уехавший воевать в Украину, чувствует себя лохом. Ни один сын чиновника туда не поехал.

Я думал, что хотя бы писанины и отчётов станет меньше. Но в начале марта заметил, что бюрократии стало только больше. Вместо того, чтобы тратить время на боевую подготовку, командиры наращивали документооборот и подмахивали нужные цифры в отчётах.

В начале «спецоперации» была высокая смертность среди военнослужащих из Бурятии. Я думаю, это потому, что в Республике хорошо подготовлен личный состав, и наших военнослужащих стали отправлять в числе первых. Но они столкнулись с сильным сопротивлением, и многие погибли.

Что касается смертности добровольцев, то цифр нет. Но в целом вероятность гибели для них выше, ведь их отправляют на боевые позиции, которые отказались занимать профессиональные военные. А отказались они потому, что уже побывали в заведомо опасных точках из-за непрофессионализма командиров. Они потеряли там сослуживцев и больше не готовы рисковать.

В целом есть ощущение, что сейчас солдаты и офицеры не хотят идти вперёд, штурмовать территории. Поэтому нет продвижения российской армии. Под обстрел получается отправлять в основном добровольцев, которых, кстати, ещё и обманывают с выплатами. Говорят им: «Ты резервист», — или «теряют» контракты. В итоге ни страховок, ни зарплат.

Иллюстрации: Рим Сайфутдинов

Редакция «Вёрстки»